Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы - Страница 69

Косухин попытался крикнуть, заорать, но слова вязли в бездонной тьме, исчезали, таяли… И тут Степа почувствовал, что он не один. Рядом стояла женщина в платье сестры милосердия.

– Ксения… вы…

Он не договорил и нерешительно умолк. Женщина, глядевшая на него – стоявшего у могилы, медленно повернула голову:

– Мне очень жаль, Степан. Я могла бы что-то сделать на земле, но в небесах нет опоры. Даже таким, как я… Попросите Ростислава, пусть отдаст перстень вашему брату, пока вы в воздухе. Это спасет – но не от предательства. Прощайте…

Внезапно перед глазами закружились какие-то черные клочья, все погрузилось во тьму…

Его разбудила Берг. В кабине было уже светло. В лучах утреннего солнца лицо девушки показалось Степе утомленным и немного растерянным.

– Фу ты! – выдохнул Степа. – Снится же! Как там дела, Наташа?

Девушка вздохнула, покачала головой:

– Впереди облачный фронт. Это плохо, Косухин. Очень плохо…

Слово «фронт» было более чем понятным. Правда, фронт назывался обычно Восточным или Западным, куда следовало регулярно посылать лучших товарищей-коммунистов. О существовании облачного фронта Степа до сего дня не подозревал, но сразу же вскочил и поспешил в кабину.

Под колпаком машины тянулась ровная желтая степь, покрытая невысокими холмами. Мелькнуло что-то маленькое, похожее на каплю странной формы, и Степа с трудом сообразил, что это юрта. Впрочем, незнакомый пейзаж почти не интересовал Косухина – он смотрел на небо.

Оно было обычным, бледным, но впереди, у самого горизонта, темнело что-то, напоминающее серо-желтую башню. Она была еще далеко, но с каждой секундой росла, словно разворачиваясь и раздуваясь. Лебедев заметил брата и что-то сказал. Степа поспешил надеть шлем.

– Выспался? – повторил брат и, не дожидаясь ответа, бросил: – Дуй обратно! Пристегнись, в салоне есть ремни. И другим скажи.

– Ага, – кивнул Степа, хотя слово «пристегнись» ему совсем не понравилось. – Коля, а нельзя этот… фронт… ну, обойти? Или выше подняться?

Брат коротко рассмеялся и покачал головой:

– Мало топлива. А выше мы просто не потянем. Какой потолок у «Муромца», помнишь?

– Ну… версты две.

– А тут раза в три повыше. Все, катись!

– Ага, – обиделся Степа и пошел обратно в салон.

Он даже не стал надевать шлема, – разговаривать ни с кем не хотелось. Оставалось прилечь на койку. Но полежать не удалось – самолет внезапно тряхнуло, затем еще раз, еще…

Косухин поглядел в иллюминатор: там клубилось что-то темно-серое, страшное…

Что-то прокричала Берг, но Степа ничего не услышал. Он оглянулся: белый гад Арцеулов сидел на своей койке, листая книженцию про Ника Картера. На пальце правой руки тускло блестел знакомый перстень.

«Попросить на время, что ли? – безнадежно подумал Косухин, вспоминая свой страшный сон. – Так ведь не отдаст, беляк!». Но, поразмышляв еще немного, он все же встал и, едва не упав при следующем толчке, подсел к капитану и подключил проводки шлема в ближайшую розетку. Арцеулов поднял голову, не без удивления поглядев на Степу.

– Эта… поговорить бы надо.

– Слушаю вас, господин красный командир, – тон беляка не обещал ничего доброго, но Степа все же решился.

– Ты в сны веришь?

– Что?! – поразился Ростислав. Он уже хотел было съязвить что-нибудь подходящее к случаю, но взглянул на растерянное лицо краснопузого и сдержался.

– Не очень… Я чем-то могу помочь?

– Сон мне был… Что грохнемся… Так я подумал, про перстень – он ведь вроде как помогает. Ты… Отдай его брату. Пока мы не сели…

Арцеулов удивился еще более, автоматически взглянул на черненых змеек на массивной печатке. В словах Косухина была логика. В отличие от Степы, Арцеулов прекрасно знал, что такое атмосферный фронт. Лебедев, сидевший за штурвалом аэроплана, сейчас как никогда нуждался в удаче. И если перстень в самом деле может помочь…

Внезапно вспомнились слова странного чеха. «Никогда не снимай…». Капитан встал, снял шлем и решительно направился в кабину. Степа вскочил и пошел следом.

Полковник Лебедев был внешне совершенно спокоен. Даже его широкие кисти не держали штурвал, а, казалось, лишь лежали на нем. Богораз сидел в соседнем кресле. Нелепые очки вновь исчезли, серые глаза смотрели строго, почти сурово, губы изредка шевелились – студент что-то говорил Лебедеву, а тот чуть заметно кивал, не отводя глаз от того, что было за стеклом кабины. Там клубилась тьма.

Лебедев оглянулся, увидел непрошеный гостей и мотнул головой. Все было ясно без слов, но Арцеулов твердо подошел к приборной доске, взял свободный шлем и что-то сказал полковнику.

Степа видел, как брат удивленно поднял брови, затем нахмурился и произнес что-то резкое. Арцеулов вновь заговорил, затем повернулся, кивнул на Косухина и снял с пальца перстень. Брат тоже оглянулся, и вдруг его лицо изменилось, на миг смягчившись улыбкой. Полковник успокаивающе кивнул Степе и надел перстень на безымянный палец.

Арцеулов тут же отошел к двери и поманил Степу. Косухин вздохнул и уже собрался было уходить, как вдруг что-то изменилось. Мгла перед колпаком кабины поредела, где-то вверху мелькнул клочок голубого неба, и тут серая завеса разорвалась. Сквозь мокрые стекла кабины стала видна желтая неровная поверхность земли, мелькнуло русло высохшей реки, но это продолжалось недолго. Громадная туча, еще темнее и больше прежней, надвигалась с юга.

Степа и Арцеулов замерли, глядя на приближавшуюся с каждым мигом темно-серую громаду. Внезапно почудилось, будто туча стала прозрачной, словно засветился экран гигантского синематографа. И на этом экране, чуть подсвеченное странным, неземным огнем, стал проступать гигантский лик, занимая полнеба. Обозначились неясные контуры тонкого, брезгливо сжатого рта, резкие скулы и чуть прищуренные бесцветные глаза…