Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы - Страница 116

116

Издалека доносился гул работающих машин. Можно было уже разобрать, что он идет со стороны стройки, но не от подъемных кранов – они поднимали свои решетчатые шеи почти бесшумно, а откуда-то из-под земли, из потревоженных недр…

Косухин ускорил шаг. Все равно, сворачивать поздно, склон горы был совсем рядом, можно даже рассмотреть длинный ряд вырубленных в скале ступеней. И вдруг словно повеяло ледяным ветром. Сердце сжалось. Из темноты вынырнули серые тени. Секунда – и три огромных пса окружили Степу, молчаливо скалясь и сверкая красноватыми глазами.

– Ну, привет! – выдохнул он. – Давно, чердынь-калуга, не виделись…

Стало ясно, что за ним давно следили, а не вмешивались потому, что он шел туда, куда привели бы и так – ко входу в Шекар-Гомп. А вот теперь ему велено подождать.

Люди в черных полушубках появились внезапно. Степа даже не понял, откуда – то ли из тени, лежавшей на горе, то ли со стороны. Косухин взглянул в лицо первому, кто подошел к нему, и облегченно вздохнул – оно оказалось самым обыкновенным, человеческим, к тому же косоглазым.

Солдаты в черном секунду выждали, затем винтовки дрогнули, через мгновенье четыре ствола смотрели Степе в грудь. Так и подмывало поднять руки, но Косухин решил рискнуть.

– Но-но! – произнес он, расправив плечи. – Старшого, живо!

Стволы винтовок нерешительно заплавали в воздухе, затем один из солдат неуверенно, по слогам произнес:

– Кы-то та-кой?

– Представитель Сиббюро! – хмуро бросил Косухин и медленно, чтобы не испугать охранников, полез в нагрудный карман. Солдаты ждали. Степа достал удостоверение, но показывать не стал, махнув бумагой в воздухе:

– Старшого, говорю, давай! Да с переводчиком, если по-русски не понимаете.

«Чердынь-калуга» произносить не стал. На всякий случай…

Типы в черном нерешительно смотрели на бумагу. Наконец, винтовки опустились, один из солдат повернулся и быстро зашагал куда-то в сторону, скрывшись в густой тени. Наступило молчание. Степа стоял спокойно, стараясь незаметно рассмотреть своих охранников. На демонов они совсем не походили. Обыкновенные азиаты, вероятно, такие же бхоты, как и все прочие. Полушубки теплые, сидят ладно, на ногах сапоги с меховыми отворотами, на шапках хорошо знакомый знак. Только сейчас, в мертвенном свете прожекторов, свастики казались не голубыми, а черными.

Косухин хотел уже завязать разговор, как вдруг из тени вынырнул солдат в черном вместе с кем-то другим, в таком же полушубке, но без винтовки. Косухин вгляделся – лицо у этого человека было русское.

– Предъявите мандат…

Голос прозвучал тускло, невыразительно. Казалось, неизвестному совершенно неинтересно, каким это образом человека из России занесло в этакую даль.

Степа, приняв как можно более независимый вид, протянул бумагу. Тот, кто говорил по-русски, рассматривал ее долго, затем сложил, но не вернул, а сунул в карман:

– Слушаю вас, товарищ Косухин…

– Мне старшой нужен, – упрямо проговорил Степа. – Ему и скажу…

– Это сверхсекретный объект, – голос оставался таким же невыразительным, мертвым. – Здесь ваши полномочия недействительны.

– А то! – искренне возмутился Косухин. – Ты чего, браток, не знаешь, что такое Сиббюро? Я даже командира дивизии могу снять и вот этой самой рукой порешить!..

Это было некоторым преувеличением, но прозвучало убедительно. Человек, говоривший по-русски, минуту простоял молча, затем бросил:

– Хорошо. Сдайте оружие.

– Держи! – Косухин отдал нож, торчавший за поясом. О стилете, спрятанном в унте, он предпочел умолчать.

Тот, кто говорил с ним, кивнул солдатам, и они принялись обыскивать Степу, правда, без особого пыла и весьма неумело. Будь на то его воля, Косухин пронес бы не только стилет, но и наган.

– Пошли…

Собаки куда-то исчезли. Солдаты закинули винтовки на плечи и двинулись влево. Степа с достоинством проследовал за ними, стараясь на всякий случай запомнить дорогу. Они прошли шагов двадцать, нырнули в тень, и старший, тот, кто говорил с ним, резко махнул рукой. Блеснул свет, часть склона отъехала в сторону, открывая замаскированный вход.

«Это мы уже видели, – подумал Косухин. – Ничего особенного!»

Но он ошибся. В убежище, где жили монахи, проход был узким и освещался огнем масляных ламп. Здесь же он казался раза в два шире и был залит электрическим светом. По стенам змеились толстые кабели, то и дело попадались какие-то щитки, сигнальные лампочки и отверстия для вентиляции.

«Этого и на Челкеле нет, – прикинул Степа. – Да, сила!..»

Они прошли еще метров сто и попали в круглый зал, где было несколько дверей, закрытых металлическими плитами. Косухина подвели к одной из них. Старший вновь сделал знак, металлическая плита разъехалась на две половины, открыв небольшую освещенную кабину. Степа шагнул первым, вслед за ним вошел один из солдат и тот, кто говорил по-русски. Металлические двери опять съехались, и Косухин почувствовал, что кабина поехала вверх.

Лицо того, кто был старшим, оказалось совсем рядом, и Степа не упустил возможность рассмотреть своего спутника поближе. На его шапке оказалась не свастика, а привычная красная звезда с плугом и молотом. На щеке краснел шрам – пуля, глубоко распоров кожу, ушла к виску.

«Повезло мужику! – мелькнула мысль. – Не помер!»

Но тут глаза неизвестного взглянули в упор, и Степа почувствовал, как по коже ползут незваные мурашки. Он узнал этот взгляд – мертвый, неподвижный, абсолютно ничего не выражающий. Так смотрел Федя Княжко. Такой взгляд был у Ирмана, у мертвого Семирадского…

116