Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы - Страница 86

– Русская девушка давать слово… нет оружия… – пояснил тот.

– Нет у меня оружия, – вздохнула Берг. – Безоговорочная капитуляция…

Офицер, услышав перевод, поднес руку к козырьку шапки. Берг оставили в покое, она тут же подошла к Степе и прислонилась к его плечу. Между тем Арцеулов медлил.

– Вылазь, беляк! – крикнул Степа, но капитан не отвечал. Китайцы переглянулись и подняли винтовки.

Арцеулов стоял, прижавшись к стене. Чуть ли не впервые за всю свою жизнь он был в растерянности. Будь здесь красные, капитан не сомневался бы ни секунды, но с китайцами он не воевал, кроме того, одна из шальных пуль могла попасть в стоявшую поблизости Наташу. Ростислав без всякой симпатии подумал о Степе, поспешившим капитулировать, но рассудил, что иного выхода нет. В конце концов он, капитан Арцеулов, выполнил свой долг, а если китайцы не сдержат слова, то на душе его по крайней мере не будет лишнего греха. К тому же, если говорить честно, Ростиславу очень не хотелось умирать.

Он бросил на пол оба револьвера и набрав побольше воздуха, шагнул за порог. Ничего страшного не случилось. Его обыскали, забрали офицерскую книжку и оставили в покое.

Солдаты осмотрели домик, после чего офицер вежливо приложил руку к козырьку.

– Вы есть временно интернированные… Какие имеются просьбы?..

– Курева дайте! – потребовал Косухин, даже не дослушав переводчика. – А там поглядим, кто кого, чердынь-калуга, интернирует!

Их поместили в одной из уцелевших комнат полусгоревшей казармы, но втроем пришлось пробыть всего несколько минут. Все тот же офицер вежливо пригласил Берг пройти с ним, после чего дверь заперли, и Степа с Арцеуловым остались одни. Вначале они не особо волновались, решив, что девушку вызвали на допрос, но ни через час, ни к вечеру Наташа не вернулась. Степа пытался протестовать, но караульные были немы и лишь один раз отворили дверь, вручив арестованным по миске несъедобной каши и по кружке желтого ароматного чая.

Разговаривать было не о чем. Степа мысленно сочинял длинную речь, которую он собирался произнести на допросе, а заодно прикидывал как лучше вести революционную агитацию при полном незнании китайского языка. Ростислава эти проблемы не мучили. Он почему-то успокоился, решив что сделал уже все возможное. Бороться больше было не с кем, да и незачем.

На допрос их вызвали поздно вечером. В небольшой комнате первого этажа Степу и Арцеулова ждали уже знакомый им переводчик и какой-то офицер, принявшийся задавать обычные в таких случаях вопросы. Единственным отличием в этой стандартной процедуре было то, что заполняемый протокол выглядел непривычно – это был длинный лист бумаги, на котором выстраивались сверху вниз цепочки затейливых иероглифов.

Узнав фамилии, звания и должности, китаец долго писал, время о времени переспрашивая переводчика. Косухин уже собрался произнести заготовленную речь, как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошел высокий китаец в такой же форме, как и у остальных, но с маленькой серебряной медалью на груди. При виде все вскочили. Арцеулов и Степа переглянулись и тоже встали. Высокий движением головы выслал обоих китайцев из комнаты и неторопливо сел за стол.

– Присаживайтесь, господа, – произнес он почти без акцента. – Разрешите представиться – генерал Мо, командующий Синьцзянским военным округом. Ваши фамилии мне известны, так что обойдемся без лишних формальностей. У вас есть жалобы на обращение?

– А то! – пришел в себя Степа. – А по какому, собственно, праву нас заарестовали? Здесь советский объект, чердынь-калуга. Я протестую!

– Ваш протест отклонен, господин комиссар. Эта территория суверенного Китая, к тому же мы не признаем большевистской власти…

– А договор? – взъярился Косухин. – Ваш же этот… принц его подписал! Это российская территория, а значит, советская! И насчет большевиков – поостереглись бы…

– Вы хорошо информированы, Степан Иванович, – кивнул генерал. – Согласно договору, подписанному покойным господином Ли Хунчжаном в 1896 году, территория возле озера Челкель передана в аренду России на пятьдесят лет. Все эти годы мы честно придерживались договоренности, несмотря на то, что правительство в Бейпине не признают ни белых, ни большевиков…

– Ах, не признают?!

Степа наконец-то получил возможность высказаться. Сначала он проинформировал генерала о сущности китайского милитаризма и белогвардейщины, представителем коих генерал Мо непосредственно являлся. Вслед за этим Косухин поделился своими соображениями по поводу мощи победоносной Рабоче-Крестьянской Красной армии, руководимой Львом Революции товарищем Троцким. И наконец, последовала короткая, но яркая картина неизбежного будущего, когда беднейшее крестьянство Китая в союзе с пролетариатом и при помощи вышеупомянутой непобедимой Рабоче-Крестьянской окончательно разберется с местными буржуями и помещиками, а уж заодно и с их наймитами, включая, естественно, и командующих военным округами.

Арцеулову эта речь, несмотря на чуждую классовую направленность, неожиданно понравилась. Он даже слегка испугался за краснопузого. Впрочем, генерал слушал совершенно спокойно и даже время от времени кивал.

– Благодарю вас, господин Косухин, – заявил он, когда раскрасневшийся Степа, наконец, умолк. – Вы были весьма откровенны. Что ж, откровенность за откровенность. Мы не трогали Челкель. Более того, проводимые там научные эксперименты приводили нас в восхищение. Поэтому мы вполне благоприятно реагировали на все просьбы правительства Колчака и даже обеспечивали внешнее кольцо охраны. Но Колчак отрекся. Единственной реальной властью в России осталась власть Совета Народных Комиссаров, как вы только что верно отметили, господин Косухин…